Время красного дракона - Страница 95

— Кривощеков! Уж не отец ли это стихотворца Бориса Ручьева? — почуял удачу Порошин.

Аркадий Иванович рылся в архивах, делал запросы в Оренбург, Троицк, в станицу Звериноголовскую, где жили Кривощековы. Правда, там их уже не было, уехали в Киргизию, заметали следы. Предположения подтвердились. Отец Бориса Ручьева был белогвардейцем, возглавлял в штабе Дутова идеологический отдел. По профессии он учитель, директор гимназии, краевед, автор брошюр по истории оренбургского казачества. По характеру, видимо, сильный: с властью советской конфликтовал до 1930 года, уйдя демонстративно из учителей в священники. Но затем понял, вероятно, бесперспективность позиции своей, снова стал учителем.

Два дела, по Эсеру и Ручьеву, были уже сконструированы в замыслах Порошина. Он готов был нанести удары. Но отвлекали пока еще другие дела. Возникла необходимость арестовать Шмеля. Он продал зубному врачу три золотых динара. Такие же монеты лежали в местном банке — из клада, который нашел Трубочист на кладбище. Значит, тогда Шмель и доктор Функ вытащили горшок с динарами из гроба, отсыпали по горсти монет в карманы, выждали и начали их продавать. Надо провести обыски. А может, замять это дело? Люди они хорошие, проявили слабость. И кто удержится от соблазна ухватить при возможности горсть золотых монет? Таких людей, пожалуй, не найти. А Шмель — хороший помощник, талантливый сыщик-доброволец.

На следующий день Порошин пригласил Шмеля:

— Мордехай, ты зачем вытащил из гроба горшок с динарами?

— Аркадий Ваныч! Как вы могли подумать? Я с рождения уже честный человек. У меня заслуги, я изобрел вошебойку.

— Сколько у тебя осталось монет сейчас?

— У меня не было и нет ни одной золотой монеты.

— Не морочь мне голову, Мордехай. Зубной врач арестован, дал показания. Ты продал ему три динара. Мы уже провели экспертизу. Монеты из одного горшка. Как они попали к тебе? Пойдем сейчас к тебе с обыском, найдем.

— Аркадий Ваныч, не надо обыска. Я напишу заявление о явке с повинной. Я уже сам принесу эти никчемные монеты. Они мне, можно сказать, не нужны. Поверьте, совесть и честь дороже. И горстями я не хапал. У меня дома всего четыре монетки.

— Где хранишь золото? В подоконнике дыру высверлил? И замазал, закрасил? Да?

— Я не такой дурак, Аркадий Ваныч. Монеты я бросил в банку с масляной краской.

— Ты зря признался, Мордехай. Мы их не нашли бы при обыске. Ума бы не хватило.

— Вы издеваетесь надо мной, Аркадий Ваныч?

— Нет, Шмель. Я отпущу тебя, и не приходи с повинной. Пусть четыре динара будут моей платой тебе за хорошую работу. Ты ведь мой ученик, лучший помощник. А зубной врач умер при допросе. Его показания на тебя я не зафиксировал.

— Вы пытали протезиста?

— Нет, у него было больное сердце. Сам окочурился от страха. Но у меня к тебе еще один вопрос: ты крал золотые монеты из горшка на кладбище вместе с доктором Функом?

— Нет, Аркадий Ваныч, Функ ничего не знает, он куда-то уходил, а после вернулся и уснул. Я не могу оговорить человека.

— Ладно, Шмель. У меня к тебе просьба, задание важное.

— Какое задание?

— Установи наблюдение за мавзолеем.

— За Лениным последить?

— Да, за ним и за водовозом Ахметом.

— В чем они подозреваются?

— Мне кажется, они как-то связаны с Эсером. Чутье мне подсказывает. А Эсера нам нужно взять обязательно. В помощь тебе я выделю сексотов Попика и Разенкова. Узнайте обо всех, кто приходит в землянку к Ленину. Видел я недавно возле мавзолея Гераську Ермошкина, пацана из казачьей станицы. И сестра Гераськи — Грунька зачем-то к нищему приходила. Грунька, говорят, по-девчачьи романтично была влюблена в Гришку Коровина. Улавливаешь цепочку?

— Нет, не улавливаю, Аркадий Ваныч.

— Поражен тупостью твоей, Мордехай! Если Груня Ермошкина влюблена в Гришку Коровина, она будет стремиться увидеть его. Эсер и Коровин скорее всего укрываются в одной берлоге.

— Теперь все ясно, Аркадий Ваныч.

— А как у тебя с личной жизнью, Шмель? Женился на Жулешковой?

— Бракосочетания официально не было.

— Ты намекни ей, чтобы не писала доносы на студентов. Жалко ребят, за какие-то стишки в тюрьму идут.

— Так вы не отправляйте их в тюрьму, Аркадий Ваныч.

— Когда поступает сигнал, Шмель, мы остановить ничего не можем.

— И Жулешковой поступают сигналы, и она не передать их вам побоится. Вы должны понимать ситуацию.

— А ей-то кто сигналы подает?

— Лещинская, Аркадий Ваныч. И не одна она.

— Ох, уж эта обезьянка Лещинская!

Заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург вышел от заместителя начальника НКВД окрыленным и счастливым. Он искренне пожалел, что недели две тому назад написал в Москву о родственниках врагов народа, работающих в НКВД. Вероятно, письмо затерялось. Слава богу, что пропало. По этому сигналу в первую очередь арестовали бы Порошина. И тогда бы протезистом и золотыми монетами занимался другой работник милиции. И ему, Шмелю, пришлось бы сидеть за решеткой. Никто бы его не пожалел, тем более никто бы не осмелился пожертвовать ему золотые динары. Удивительный все же и благородный человек — Порошин. Как его понимать? Наверное, две монеты надо отдать ему. Без корысти он не мог укрыть похищение динаров. Но не такой уж и умный Аркадий Иванович. Кроме четырех монет, в банке с красным суриком у него, Шмеля, было еще шесть желтых кругляшей. Они были заплавлены искусно в тело фальшивой, массивной, оловянной сковороды. И никакие, даже самые изощренные сыщики не нашли бы их. Специально закопченная сковородка валялась в чуланчике с рухлядью. Она была грубоватой и нелепой, на нее никто бы не позарился.