Время красного дракона - Страница 94

— В Москве, Ахмет, народ другой, более культурный. Впрочем, убери часовых от мавзолея, и с вождя штаны снимут. Ничего святого не осталось.

Конь как бы прислушивался к разговору Ильича и Ахмета, кивал головой, отгонял хвостом надоедливых мух.

Цветь двадцать четвертая

Прошло полгода, город и всю округу с горой Магнитной забросала снегами уральская, буранная зима. В сугробах степных прятались тысячные стаи куропаток. Охотились за ними рыжие лисы. И бродячие городские собаки выходили в степь за поживой. Проворные горожане, знатоки степей, готовили сети на куропаток, добывали птицу — мешками, тушили ее в жаровнях, продавали на базаре. И в прежние времена куропатки спасали людей от голода. Но уметь надо охотиться за этой птицей.

Магнитогорский металлургический завод окрашивал снега по розе ветров — в черный и оранжевый цвета. Полгода минуло, а грозная комиссия из Москвы не приезжала. Аркадий Иванович Порошин за это время перегорел, успокоился и вновь наполнился энергией деятельности. Придорогин не принуждал его больше подписать отречение от родителей. А на службе были интересные находки, зацепки, начинания. Нарушая инструкции, Порошин многие дела не регистрировал, не вел записи, держал материал — в памяти. Но когда все факты и доказательства, показания очевидцев выстраивались в прочный ряд, он вдруг наносил по противнику удар. И невозможно было уйти от его цепкого окружения.

Порошин случайно нашел свидетеля, который знал подробности гибели Самуила Цвиллинга в станице Изобильной — в годы гражданской войны. Цвиллинг командовал тогда карательным отрядом. Да, был жесток, расстреливал сотнями казаков, их жен и детишек. Но в это время это было обычным явлением, выполнялись директивы. Ловушку для Цвиллинга и его отряда в станице Изобильной подготовил Эсер — Серафим Телегин. Он укрыл свои казачьи сотни в логах и перелесках, а боевикам приказал встретить красных хлебом и солью, самогоном, покорностью и угощениями. Боевики вышли навстречу Цвиллингу с поклоном и жалобами на белых бандитов, поднесли на рушнике пшеничный каравай, серебряную солонку и новенький маузер, правда, без патронов. Коварны казаки в поклоне. Цвиллинг не очень-то и поверил им сразу. Но они везли пшеницу мешками, били богатеев по морде, выгребая у них зерно из сусеков и схоронов. Пообещали и подводы к следующему утру. Цвиллинг дал команду своему отряду — на отдых с ночевкой. Хозяева в избах радушно подпаивали красноармейцев, топили для них бани, предлагали пуховые перины.

У Цвиллинга в отряде был всего один пулемет и сотня штыков. Ночью затвор пулемета сломали и сыпанули еще горстью золы. Да и в избах у многих красноармейцев затворы из винтовок исчезли. На рассвете конники Серафима Телегина сабельно ринулись на станицу. Часовой успел выстрелить, на площадь выскочило десятка два бойцов в исподнем, но с винтовками. И Цвиллинг — с револьвером в руке. Выкатили и пулемет, да сразу обнаружили, что он не работает. На кучку красных бойцов летели казаки с гиком и свистом, диким улюлюканьем. И в избах рубили полусонных красноармейцев топорами, пропарывали с ожесточением вилами. Цвиллинг стоял возле молчащего пулемета, отстреливаясь из нагана, пытаясь организовать отпор. И срезал одного бородача выстрелом.

Серафим Телегин рубанул Цвиллинга шашкой по лицу, наискось. Порубили и постреляли весь красный отряд довольно быстро, за семь-восемь минут. Мертвому Цвиллингу выкололи глаза, отрезали уши, только потом уже отрубили голову. Мертвые сраму не имут, мертвым — не больно. Тяжело было тем, кто по ранению попал в плен. Казаки вспороли им животы, насыпали в окровавленные утробы пшеницы:

— За пашаницей пришли, собаки? Вота вам и хлеб! Кушайте, живодеры!

Казаки отвезли трупы с глумлением на скотское кладбище, закопали их вместе с падалью. После гражданской войны телегинцы разбежались, затаились. И никто не выдал вожака. Известна была только его кличка — Эсер, приметы. Порошину стало известно, что на станции Шумиха, что между Челябинском и Курганом, живет некий Яковлев, а в станице Зверинке — дед Кузьма, которые могли бы опознать Эсера. Но сначала его надо было поймать. Аркадий Иванович не доложил никому, что ухватился за важную нить.

Вторым, тоже важным для себя делом, Порошин считал материал, относящийся к поэту Борису Ручьеву. Он уже был арестован как враг народа, сидел в челябинской тюрьме. Однако обвинения против него были слабыми, так сказать, липовыми. А его можно было зацепить смертельно.

Ручьев — псевдоним. Настоящая фамилия стихотворца — Кривощеков. Порошин в свободное время любил почитать подшивки старых газет и журнальчиков, которые изымались при обысках и хранились в НКВД. Однажды Аркадию Ивановичу попала в руки газетка «Оренбургский казачий вестник», ? 66 от 31 октября 1917 года. Из потрепанной газетки и узнал Порошин, что 5 ноября 1917 года в здании окружного суда Троицка состоялся съезд казачьих депутатов под председательством какого-то Александра Ивановича Кривощекова. За подписью этого председателя была отправлена в Оренбург телеграмма Александру Ильичу Дутову, пославшему приветствие съезду. Кривощеков отвечал Дутову: «Окружной съезд сердечно благодарит за приветствие и шлет горячий привет батьке Атаману и всему войсковому правительству. В грозный час смертельной опасности Родине и свободе пусть ваши действия будут решительны и мудры. Мы все с вами от безусого юнца до седой бороды. Да здравствует вольное могучее казачество и коалиционное Временное правительство. Долой изменников и предателей, и германских прислужников».