Время красного дракона - Страница 76

— Простил бы он меня или нет? Оставил бы возле себя? — вычислял Вышинский. — Меня бы, пожалуй, простил. Я — человек маленький, исполнитель. И я бы ему пригодился, чтобы убирать таких, как Ежов. А може, и не помиловал бы, убрал с глаз, как свидетеля своего унижения, юридического крепителя неправедной воли.

Выбрав удобный момент, Андрей Януарьевич сказал Молотову:

— От меня ничего не зависело.

Вячеслав Михайлович не ответил Вышинскому, будто и не слышал его слов, не заметил извинительного поклона.

— Капля камень точит, — рассудил прокурор.

В судебном процессе над Бухариным Вышинский уже не был простым исполнителем сталинской воли. Он сдавал экзамен на право быть в первом кругу стаи. Андрей Януарьевич был охотником-знатоком, знал много секретов из жизни волков. Их стаи всегда делятся на три круга. Первый круг — это самые сильные и умные звери, дублирующие вожака и в погоне за добычей, и в пиршестве. Почти каждый из первого круга мог стать вожаком. В кругу втором Вышинский видел наркомов, секретарей республик и крайкомов, обкомов ВКП(б), директоров крупных предприятий. Все они были кандидатами в первый круг. Третий круг составляли секретари горкомов и райкомов партии, председатели исполкомов, прокуроры, начальники НКВД и прочая партийная челядь. По законам звериной стаи и жили три круга власти. Впрочем, звериные стаи были мудрее и устойчивее человеческих. Они сохраняли природное равновесие. А стаи человеческие равновесие сохранять не умели. Каждый нарком пытался наращивать силы своей стайки, с тремя своими кругами.

Система человеческих стай в обществе была аномальной, но при сильном и умном вожаке — жизнеспособной, могущей организовать силы народа. А все понятия о равенстве, справедливости, нравственности весьма относительны. Разговоры о равенстве — для романтиков и дураков. Болтовня о свободе — для идиотов. Дай свободу народам нищих стран. И народы взбесятся, передерутся, начнется хаос. Уровень свободы соответствует уровню экономического развития. Свобода и демократия не могут восторжествовать в слаборазвитой стране. А там, где нет свободы, важно делать правильные ставки.

Неудачник и демагог Бухарин всю жизнь делал ошибочные ставки, опаздывал с правильным выбором. Он пропагандировал и доказывал необходимость репрессий, расстрелов, когда Ленин уже понял всю бесперспективность военного коммунизма. Бухарин носился с нэповщиной, экономическими законами, когда Сталин отказался от этого пути окончательно. Бухарин полагал, что Коба в 1934 году рухнет. И пытался подлить масла в огонь. Самый сильный удар по Сталину он нанес, когда огласил его высказывание: «Мы с тобой — Гималаи, а остальное — пигмеи».

Сталин предлагал Бухарину вторую роль, возводил его до «гималайских высот политики». А Николай Иванович предал Кобу. Бухарин рассчитывал, что после его обличения «пигмеи» сметут Сталина. А делегаты партийного съезда и впрямь оказались пигмеями, побоялись выступить открыто против генсека. Иосиф Виссарионович выстоял, а от своих слов «о Гималаях и пигмеях» — отказался. Мол, я такого не говорил! И после этого Бухарин еще полагал, будто выживет, останется в стае. Волк укусил вожака, хотел вцепиться ему в горло мертвой хваткой, но был отброшен. И пришлось ему ползать, предавая Зиновьева, Каменева, Рыкова, не надеясь остаться в первом кругу стаи, лишь бы просто сохранить жизнь, хотя бы в опале, на задворках.

Бухарин начеркал поспешно письмецо Ворошилову: «Каменев омерзительнейший из людей, падаль человеческая... Что расстреляли собаку — страшно рад». Николай Иванович, разумеется, слова сии адресовал не Клименту Ефремовичу, а Сталину. Но Иосиф Виссарионович подхалимаж и суетливую подлость оценивал не так уж высоко, не забывал обид, не прощал предательства.

— Если Каменев — собака, то Бухарин — помесь шакала и свиньи, — сказал Сталин Ворошилову.

Вышинский проведал о высказывании Сталина и на суде назвал Бухарина перед всем честным миром — «помесью шакала и свиньи». Иосиф Виссарионович не возразил против такого заимствования. И у Молотова появилась в глазах теплинка. Своей деятельностью, ретивостью Андрей Януарьевич возвышал Вячеслава Михайловича, выводил его окончательно на второе место в партии и государстве. А благорасположение Молотова гарантировало безопасную жизнь, вхождение в первый круг стаи, в крайнем случае — приближение к нему.

Андрей Януарьевич думал, что он похож на волка, такое сопоставление было ему по душе. Просматривая спецпочту, он вспоминал рассказ Ежова о том, как жалко и трусливо умирал Бухарчик. Николай Иванович не мог даже выйти из тюремной камеры, у него подкашивались ноги. К месту казни его пришлось тащить на носилках. Бухарин повизгивал по-бабьи, плакал, бормотал что-то невнятное о верности революции, красному знамени, Ленину, просил свидания с Кобой. Погибать ему, конечно, было тяжело: жена молодая! И не имел на всякий случай яду.

Вышинский всегда имел при себе ампулу с цианистым калием. И расспрашивал Ежова, как ведут себя в последние минуты приговоренные к смерти. Ежов рассказывал с удовольствием, он был циничен и глуповат:

— Умирают по-разному, Андрей Януарьевич. Некоторые из комсомольцев и военных брыкаются, не подписывают признаний. Косарев следователя чуть не убил. Блюхер сопротивлялся отчаянно, глаз ему выбили при допросе, ребра переломали. Приходится кой-кому раскаленный железный прут в задний проход втыкать... десна электродрелью сверлить.

— Помилуйте, Николай Иванович! Но после такого приема человек не выживет, умрет.