Время красного дракона - Страница 38

К оглавлению

— Зачем же вы на меня посмотрели там — в редакции газеты?

— Партина, я не помню даже, что посмотрел на вас.

— А какой это был взгляд! У меня есть свидетели!

— Какой взгляд!

— Соблазняющий, вы меня раздели тогда глазами догола.

— Милая Партина, ей-богу, вы ошиблись.

— Нет, я своего решения не изменю: мы — муж и жена.

— Партина, вам надо обратиться к доктору Функу — психиатру.

— Это у вас голова повреждена. А я в здравии. Можно сказать, вам привалило счастье. А вы судьбу отвергли. Жалко мне вас. Всю жизнь будете сожалеть опосля. В ноги мне упадете, но я уже не соглашусь стать вашей женой. Считайте, что я подала на вечный развод. Прощайте, неблагодарный!

Партина Ухватова ушла, гордо выпрямясь, со слезами на глазах. Порошин долго не мог поверить, что он не разыгран, не вовлечен в какой-то комический спектакль. К вечеру у него поднялась температура, разболелась голова. А к нему пришла какая-то девочка:

— Фрося вам пельмени горячие передала, я соседка ее — Вера Телегина.

— Спасибо, спасибо, — взял Аркадий Иванович горшок, укутанный в шаль.

Он не запомнил ни девочки, ни ее имени и фамилии, не притронулся к пельменям. Ему поставили укол, дали снотворного, и он успокоился, уснул, обнимая подушку. Проснулся Порошин в полночь от легкого постука, то ли в окно, то ли в дверь. Он сбросил байковое одеяло, опустил ноги на махровый половичок, огляделся. В палате было сумеречно, за дверями в коридоре тишина, значит — дежурная медсестра спала на диване.

За окном желтелась миражно наркотическая луна. Аркадий Иванович подкрался к двери, приоткрыл ее, выглянул в коридор. Там никого не было. Кто же стучал? В палате густилась духота, запахи лекарства и бинтов. Он подошел к окну, взялся за створки, распахнул их, облокотился о подоконник. И зажмурился от хмельного ощущения прохлады, тающей свежести, ранней весны. А когда вновь открыл глаза, обомлел... Прямо вплотную к окну, к подоконнику, прижималось корыто, в котором сидела Фроська. Она приложила палец к губам: мол, тише! И полезла в окно. Порошин помог ей перелезть через подоконник и начал обнимать ее, целовать, приговаривая шепотом:

— Фроська, я тебя люблю. А ты меня любишь?

— Люблю.

— Тогда снимай штаны.

— На мне паталоны царицы.

— Зачем же ты их напялила?

— Штоб тебя соблазнить.

— Ох, и дура ты, Фроська.

— Умная была бы, не влюбилась бы в тебя.

— Торопись, Фрося, у тебя есть соперница.

— Верочка?

— Какая Верочка?

— Верочка Телегина, которая пельмени тебе принесла.

— Не знаю никакой Верочки. Никто мне пельменей не приносил. Твоя соперница — Партина Ухватова.

— Аркаша, я до полной нагишности разболокаюсь, для соблазнения...

Такой уж получилась у них первая медовая ночь. Они прообнимались, прошептались до первых петухов. И только перед рассветом нечаянно уснули. Дежурная медсестра застала их спящими в обнимку на одноместной кровати, закричала, позвала врача. Прибежали и больные из других палат.

— Вы как сюда попали, девушка? — пробурчал доктор, протирая то свои заспанные глаза, то очки.

— Через окно, — показала признательно Фроська.

Медсестра свесилась грудью через подоконник, глянула по сторонам, вверх, осмотрела сквер:

— Лестницы нет.

— Я на корыте прилетела, — продолжала давать показания нарушительница покоя и режима больницы.

Врач тоже выглянул в окно: высоко, третий этаж. Но можно ведь опуститься на веревке с крыши.

— Зачем рисковали, девушка? Вы могли разбиться. Эх, зелено-молодо!

— Я прилетела на корыте, — оправдывалась Фроська.

— Можно и корыто спустить с крыши на веревках, голь на выдумки хитра.

Старичок из соседней палаты возмущался:

— Ну и молодежь пошла. Для чего мы революцию делали? Полная деградация, зарубежное влияние, буржуазная безнравственность!

Раздавались и другие выкрики:

— А его в отдельной палате поместили!

— Оторвался от народа.

— Он и в столовую не ходит, брезгует супом, сваренным для рабочего класса и больных ударников.

— Книжки читает, глядишь и — наденет шляпу, очки...

— Трусы-то, шлюха, подбери! Разостлала их вишь на полу, быко политическу карту мира.

Медсестра выговаривала Порошину:

— Мы вас за серьезное начальство принимали, за руководство ответственное из НКВД. А вы кем оказались?

Порошин молчал. А больные из других палат все так же толпились у дверей, хихикали мерзко.

— О безобразии мы сообщим по месту службы, работы, — подвел итоги дежурный врач.

Кончилось все тем, что Фроську выпроводили, сунув ей в руки панталоны императрицы. А к обеду и Аркадия Ивановича выписали из больницы за грубое нарушение режима. Гейнеман и Трубочист ухохотались до слез, слушая серьезный рассказ Порошина о своем несчастье. О чрезвычайном происшествии стало известно и в горкоме партии. Новый секретарь Рафаэль Хитаров отшутился:

— Любовь не подсудна!

Предложение об увольнении горкомовской буфетчицы за моральное разложение он отклонил. Мол, на качество приготовления пищи это не повлияет. В НКВД недостойное поведение Порошина обсудили на объединенном собрании коммунистов и комсомольцев. Младшие лейтенанты Бурдин, Двойников, Степанов потребовали изгнания развратника из органов милиции. Пушков и Груздев сказали, что можно обойтись строгим выговором. Придорогин посоветовал ограничиться — выговором без занесения в учетную карточку. Мнение начальства — закон для подчиненного. На этом и определились. На Порошина после этого посыпались доносы. Был сигнал, будто он совратил кроме горкомовской буфетчицы еще двух девушек: Партину Ухватову и какую-то Верочку Телегину, а также развратничал со своими осведомительницами — Жулешковой и Лещинской...