Время красного дракона - Страница 109

109

Они вышли через калитку на дачную дорогу и двинулись молча к поляне, где росли рядочком знакомые дубы. Вечерело, мимо проехал мальчик на велосипеде. Кем же он вырастет? Какая ему достанется судьба? Молотов остановился у того корявого, большого дуба, посмотрел на него и сказал как бы самому себе:

— Он, безусловно, гений, бог! И как сказал известный философ, если бы бога не было, его надо было бы выдумать.

Цветь двадцать восьмая

На поселке Березки возле Магнитной горы процвела яблонька, посаженная Завенягиным. Город жил, как вся страна, подвигами Чкалова, Стаханова, челюскинцев, сочувствием детям Испании, радостями и гордостью местного значения. Таков уж магнитогорский характер: ощущать причастность к большим делам завода, города, страны. Да и так ли уж местными были успехи уральского города металлургов? В Нью-Йорке состоялась международная выставка, на которой была представлена и продукция Магнитогорского металлургического комбината. На заводе запустили 14-ю и 15-ю мартеновские печи. Детишки металлургов и строителей записались к осени в новую музыкальную школу подвижника Эйдинова. Директором завода стал Григорий Иванович Носов — талантливый инженер и организатор производства, человек сильный и властный. На паршивых заборах трепыхались вроде бы новые лозунги: «Слава сталевару Любицкому!», «Почет и уважение доменщикам Шатилину и Лычаку!», «Татьяне Ипполитовой и другим девушкам — путь к мартену!», «Да здравствует наша родная партия и великий вождь советского народа — товарищ Сталин!», «Вошебойка имени Розы Люксембург выполнила план на 666 процентов!».

Последний лозунг по заказу Шмеля был выполнен самодеятельным художником Трубочистом. Заведующий вошебойкой дал ему цифру — 665, но исполнитель по своему усмотрению завысил перевыполнение плана на один процент. Конфликта по этому поводу не зарегистрировано. Приписками в стране занимались все — от сантехника до вождя включительно.

Изменений в жизни города было много. И в городской тюрьме уже сидели другие люди. Порошина, отца Никодима, поэтов Макарова и Люгарина, американца Майкла, латыша Даргайса, первостроителя Сулимова и неожиданно арестованного Пушкова отправили этапом в челябинскую тюрьму. До областной тюрьмы доехали, однако, не все. Среди бела дня на подходе к станции Анненской на поезд напала дерзко конная банда Эсера. Бандиты ватагой всего в двадцать человек отцепили на ходу последний — арестантский вагон, перебили в ожесточенной перестрелке охрану, понеся потери.

Порошин видел через щель телячьего вагона, как лихо летели на конях Эсер, Держиморда с братьями, Гришка Коровин и какая-то девица — с лицом, прикрытым по-разбойничьи от глаз до подбородка. Красноармейцы отстреливались отчаянно, ни один из них не бросил оружия, не поднял рук, прося пощады и милости. Спрыгнул и побежал в лес с фонарем в руках только железнодорожник, проводник поезда. Но его срезали выстрелом из обреза в спину.

— Почему он побежал с этим дурацким сигнальным фонарем в руках? Как нелепо ведут себя люди перед смертью, — думал Порошин.

— Свобода! Она нас примет радостно у выхода, и братья отдадут саблю нам, как сказал русский поэт Пушкин. Окей! — метался по вагончику Майкл.

Отец Никодим читал псалом:

— Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.

— Неужели опять революция? — акцентил по-прибалтийски Даргайс.

Держиморда взломал запор арестантского вагончика. Гришка Коровин откатил гремуче дверь. И перед узниками открылся мир с разлапистыми соснами, солнцем, цветущим разнотравьем прилесья, ржанием возбужденных коней. Бандиты обшаривали погибших красноармейцев, собирали оружие, подсумки с патронами. Не все узники понимали, что происходит. Возле вагона лежал и стонал раненый красноармеец.

— Выходите! — скомандовал Эсер, гарцуя на чалой кобыле, поблескивая очками-пенсне.

Первым из вагона выпрыгнул Майкл:

— Виват ковбоям! Свобода! Сэнкью!

Порошин не мог отвести глаз от девицы с полузакрытым ликом. Конечно же, это была она — Вера Телегина. Боже, зачем она связалась с бандой? Это же путь к смерти, неотвратимой погибели. Государственная машина может раздавить с легкостью тысячу таких банд. А Эсер красовался:

— Господа! Мы освобождали вас, рискуя своими жизнями. Мы потеряли четырех бойцов за свободу, но принесли вам волю. Вы можете разойтись по желанию — кто куда. Однако подумайте: всех вас переловят по одиночке. Я предлагаю вам вступить в ряды нашей освободительной армии. Да, сегодня нас мало. Но завтра будут сотни, тысячи. Народ доведен коммунистами до нищеты и отчаяния. В каждой второй семье кто-то арестован, расстрелян. Кто же спасет наш народ, нашу Россию? Мы готовы вручить вам в руки оружие. Кто из вас пойдет с моим отрядом?

— Я готов получить винчестер! Да здравствует воля! Окей! Как говорят русские! — радовался Майкл, принимая из рук Держиморды оружие.

Вторым к бандитам шагнул отец Никодим, но от винтовки он отказался:

— Мое оружие — слово божье.

Пушков сообразил, что можно вступить в банду с умыслом, с оперативными целями. Потом на мятежников легче будет навести карательный отряд, разгромить их.

— Я согласен, — вышел вперед Пушков.

— Кто еще? — спросил Эсер.

Вступать в банду никто не хотел.

— Не густо, — скривился Держиморда.

Эсер посмотрел пристально на Пушкова. Почему он, хотя и уволенный из НКВД, работавший начальником цеха на заводе, арестованный, вероятно, по навету, присоединяется к отряду восставших? Высмотрит, разнюхает и предаст, чтобы выслужиться, купить себе прощение, свободу.

109