Время красного дракона - Страница 71

— Плесни ему водичкой в рыло, — попросил Бурдин сержанта. Коровин очнулся, промычал что-то, попытался вырваться из проволочных вязей, но сил уже не было.

— Ну и вражина ты! — сплюнул Бурдин.

— Я коммунист, — прохрипел Коровин. — А вот вы и есть враги народа. Вы позорите нашу советскую власть!

— Значится, ты большевик? — достал Матафонов из кармана свое надежное оружие допросов: плоскогубцы.

В камеру вошел следователь Двойников:

— У меня два упрямца есть. Пусть поглядят, как вы Коровина щекотите. Может, выводы сделают для себя.

— Веди, поставь их в угол, — согласился Бурдин.

Упрямцами оказались поэт Михаил Люгарин и секретарь горкома комсомола Лев Рудницкий.

— Гляди, морда жидовская, — сказал Матафонов Рудницкому.

— Начинай! — скомандовал Бурдин, охлаждая влажным носовым платком свой подбитый глаз.

Матафонов разорвал на Коровине рубаху, ухватил плоскогубцами кожу возле ключицы, рванул:

— Кто ты, падла? Коммунист или враг народа?

— Коммунист! — не сдавался Коровин.

— Рви у него мясо из подмышек, там больнее, — посоветовал Бурдин.

Поучать Матафонова не нужно было, он знал, где больнее, свирепо рвал кожу с мясом и снова спрашивал тупо:

— Ты кто?

— Коммунист!

— И сдохнешь в обмане?

— И умру коммунистом.

— Дружки твои сознались.

— Вы запытали их, сломили. На оговор толкнули.

— Врешь, Коровин! Мы не пытали их. И пальцем не тронули. У них совесть заговорила. Сами покаялись.

— Сейчас тебя к столбу привяжем, — пугнул Люгарина Бурдин.

У Рудницкого подкосились ноги, упал. Двойников улыбался. Мол, вот — смотрите, упрямцы, что вас ждет. Порошин, проходя мимо дежурного по горотделу, услышал печальную новость: только что в больнице скончался младший лейтенант госбезопасности Степанов.

— Его убил на допросе этот бандит, Коровин, — сообщил дежурный. Аркадий Иванович спустился в подвальное помещение, где допрашивали Коровина, но не узнал его — настолько он был изувечен.

— Кто это? — спросил у Бурдина Порошин.

— Известно кто, Коровин-сволочуга! — продолжал рвать плоскогубцами Матафонов буйного арестанта.

Порошин распорядился:

— Отвяжите его. И ко мне в кабинет. Я сам его допрошу.

— Он же убьет вас, — опасливо засомневался Бурдин.

Аркадий Иванович отобрал у Матафонова плоскогубцы, перекусил ими в нескольких местах колючую проволоку, которой Коровин был привязан к бетонной стойке-опоре.

— Позовите фельдшера, пусть он его умоет, перевяжет. И сразу ко мне на допрос, — обошел брезгливо Порошин липкую кровяную лужу.

К удивлению Бурдина и Матафонова бандюга Коровин присмирел. Он вскрикивал, когда фельдшер прижигал йодом его рваные раны, бинтовал тулово. Матафонов ухмыльнулся:

— Когда пытали молчал. А йодом мазнули — застонал.

В кабинет к Порошину арестованного привели через полчаса.

— Садись, Григорий, — указал Аркадий Иванович на стул. — Хошь закурить?

— Я не курю.

— Твои дела очень плохи, Гриша.

— Чем дела мои плохи?

— Младший лейтенант Степанов умер в больнице. Зачем ты его убил?

— Я его долбанул по башке, штобы отник.

— Ты понимаешь теперь, что вышка тебе обеспечена?

— Значит, судьба такая... Ленку вот жалко. Она у меня на сносях.

— И себя бы пожалел, Гриша.

— В каком таком смысле?

— Все равно тебе умирать. Подписал бы, что Бурдин просит. Что там он требует?

— Будто я хотел мартену взорвать.

— Ну и подпиши.

— Не подпишу, хоть огнем жгите, не распишусь. Не приму напраслину. Срамно. Стыдно будет потом. Чо люди-то подумают обо мне? Не стану я марать себя, помру честно.

Порошин открыл сейф, достал бутылку водки, налил стакан сполна:

— Выпей, Григорий. Наверно, не встретимся больше. Помочь я тебе не смогу. Сам понимаешь.

Коровин выпил водку махом:

— Плесни ишо!

— Пей, — снова наполнил стакан Аркадий Иванович.

Порошин закурил, подсунул пачку с папиросами и Гришке. Он отодвинул курево:

— Нет, вредно для здоровья. И я ж сказал — не курю!

— Значит, вредно для здоровья? — переспросил Порошин.

— Вредно.

— Тебе сколько жить-то осталось, Гриша?

Коровин закрыл глаза, запокачивался, по щеке его скользнула слеза:

— Коль не трудно, Аркадий Ваныч, передайте при случае моей Ленке, што жалею ею, сердце стонет... Ежли родится сын, пущай назовет Григорием. Нету для меня, стало быть, счастливой звезды.

— Моя звезда не лучше, Гриша.

— О Фросе горести?

— И о Фросе.

— А слухи ходют, што это вы ее в тюрьму упрятали.

— И я приложил руку, нечаянно.

С портрета на Коровина смотрел весело Иосиф Виссарионович Сталин. Вождь как бы подбодрял арестованного: мол, держись, будь коммунистом!

— Укол какой-то сонный ваш доктор воткнул, — пожаловался Коровин.

— Морфий тебе ввели, без этого укола ты бы сейчас выл от боли, Гриша.

— Хороший укол, ан боюсь шприца.

Порошин начеркал протокол о смерти Степанова от удара по голове:

— Подпиши, Григорий.

— Ладно уж, подпишу, моя вина.

— Тебе, Гриша, и этого достаточно.

Аркадий Иванович вызвал конвой, отправил Коровина в тюрьму, а сам заторопился в колонию Гейнемана, где его ждали. Там был верный друг — Мишка. Там бедовала Фрося, любовь полынная. А течение жизни изменить было невозможно. И не предвиделось никакого просвета. Порошин шел под ночными звездами и не замечал, что за ним крадется какая-то тень. Привидение это было смертельно опасным. И не было скользящее наваждение человеком, ибо оно увлеклось слежкой и попало под трамвай. Бренчащий трамвай отрезал у тени колесами левую ногу и улетел за поворот. Привидение бросило сердито свою отрезанную часть тела вслед уходящему трамваю, погрозило ему кулаком и вновь запрыгало за Порошиным на одной ноге.