Время красного дракона - Страница 30

— Ми, руськие...

И такое начало фразы у него всегда к месту, по существу, хотя склоняется с юмором почти во всех домах членов ЦК, в партийной элите.

— Ми, руськие, любим выпить!

— Ми, руськие, немножко евреи.

— Ми руськие, руським языком еще не овладели: говорим с грузинским акцентом.

Сталин знает, что его часто передразнивают, пародируют, но не обижается. И даже наоборот повторяет с озорной искоркой в глазах на всех попойках:

— Ми, руськие, любим погулять!

А недавно, когда Генрих Ягода предложил арестовать Завенягина, Сталин ответил:

— Ми, руськие, излишне мнительны. У меня нет основания не доверять Завенягину.

На Авраамия Завенягина поступил донос от какого-то местного прокурора Соронина. Прокуроришка возомнил себя крупным обличителем врагов народа, полез в большую политику. Очевидно, прокурорчик знает, что Ягода охотится за Ломинадзе. И провинциальный блюститель закона возмечтал о большом процессе над врагами народа, не понимая, что никто ему не доверит крупное дело. Ломинадзе пригласят куда-нибудь в Челябинск, в Свердловск или даже в Москву. И возьмут без участия бдителя районного масштаба.

У Ломинадзе главный грех не в том, что он был в оппозиции. И не в том, что распространял пакостное писание Мартемьяна Рютина. И не потому, что голосовал против Сталина. Ломинадзе провел опрос среди дружков на съезде партии и якобы выяснил, будто Кобу вычеркнули более семидесяти делегатов. В результатах голосования такие цифры не фигурировали. Значит — подтасовка, махинации с бюллетенями, мошенничество!

Серго Орджоникидзе не согласился с Виссарионом Ломинадзе:

— Опрос ни о чем не говорит. Твои друзья могли соврать, играя в смелость. Мол, мы голосовали против!

Молотов понимал, что Ломинадзе обречен. И Генрих Ягода предупредил Вячеслава Михайловича:

— Как бы твой друг не влип там в Магнитке, замарать его может Ломинадзе.

— Какой друг? — с безразличием спросил Молотов.

— Авраамий Завенягин.

— За Авраамия отвечает Серго Орджоникидзе, это его кадры, — холодно закончил разговор Вячеслав Михайлович.

Молотов не боялся Ягоды, презирал его, третировал своим спокойствием и превосходством. Поэтому Вячеслав Михайлович и гневался на свою супругу, когда она позволяла себе поругивать и просмеивать Сталина. Жена могла лишить его, Молотова, превосходства над Ягодой. Вот и супруга Калинина такая же болтушка. И у Артузова — не лучше. Конечно, Коба не будет, наверно, связываться с этими базарными бабами. Но лучше бы они укоротили свои ядовитые языки. Зачем лезут в большую политику? Не женское, не бабье это дело. Политика — это предвидение, искусство расширять и укреплять государство, умение моделировать общественные процессы с учетом классовых интересов, необходимость уничтожать врагов:

— Сталин не человек, а гнида! — шипела на всех дружеских сборищах супруга Калинина.

Молотов предупреждал свою жену:

— Коба вот запихнет ее в концлагерь, и будет она там в какой-нибудь бане соскабливать стеклышком гниды с кальсон заключенных.

Люди, обыватели, в большинстве своем полагают, будто у вождей, крупных государственных деятелей почти нет личной жизни, увлечений, влюбленности. Молотову было известно, что Кобе нравилась Алексаша Коллонтай. И чувство теплоты, любви к этой женщине Сталин скрывать не умел. Восторгался Иосиф и красавицей, артисткой Эммой Цесарской. Любил он и свою жену, был потрясен ее самоубийством.

Молотов любил свою жену, но был увлечен и Цесарской. Она виделась и снилась ему. Он представлял ее рядом с собой в постели, за обеденным столом. В саду, возле дуба, у которого молния сожгла вершину. Вячеслав Михайлович как-то даже полушутя признался Авраамию Завенягину:

— Если бы я получил возможность повторить жизнь заново, я бы женился на Эмме Цесарской.

Завенягин не стал утончаться:

— Для этого, по-моему, не обязательно повторять жизнь заново.

Молотов тогда прервал разговор, заговорил о другом:

— Авраамий, зачем ты вмешиваешься в дела НКВД? Ну, держат они, допустим, в концлагере какого-то умалишенного. У них невиновные, безусловно, есть. Лес рубят — щепки летят. Понимаю, когда вступился ты за своего инженера, горняка Боголюбова. Но какой интерес у тебя к душевнобольному? Велика ли разница — за какой он решеткой: за тюремной или за больничной? Понимаешь: звонит мне Ягода, жалуется. Мол, Завенягин просит освободить какого-то психа, бродягу. Он тебе нужен?

— Так ведь компрометируют советскую власть, партию. И если честно, тот бродяга мне нужен. Он талантливый верхолаз, специалист по трубам. У него и кличка — Трубочист.

— Хорошо, Авраамий, отдадим тебе специалиста.

— Спасибо.

— А как ты, Авраамий, относишься к Хитарову?

— Умница. У меня с ним дружба, хотя видимся редко.

— Наверно, мы пошлем его к тебе, в Магнитку, секретарем горкома партии. Вопрос уже решен в общем.

— А Ломинадзе куда? На новое место, в Москву?

— На новое, — посмотрел Вячеслав Михайлович на дуб с вершиной, обожженной молнией.

Вспоминая о прошедших днях, минувших событиях, Молотов отчетливо видел себя со стороны. И в эти минуты существовало как бы две одинаковые личности-двойники. Но противоречия между ними не было. Два Молотовых сливались в один монолит. Второй Молотов подтверждал правоту первого.

Раздумья Вячеслава Михайловича прервала жена:

— Сегодня ночью ты назвал меня Эммой. Что бы это значило? Какая Эмма у тебя появилась? Молчишь! Ладно, я ведь все разведаю. Лучше сам скажи, что это за Эмма?

Он улыбнулся:

— Эмма Цесарская.

Супруга заливисто рассмеялась. Она отлично понимала, что у ее благоверного, уравновешенного и серьезного мужа никогда не будет любовницы. Каждое слово и действие его всегда обдуманы, выверены, искренне нацелены на служение великому долгу. Но прав ли муж в своей ставке на Кобу? У Иосифа — профиль серой крысы. В улыбке он иногда обаятелен, но и при этом из него лучатся дьявольская хитрость, коварство. При гадании на картах он как пиковый король выпадает опасностью, тюрьмой и смертью. Разумеется, все это глупости — для отдыха и разрядки. Великое счастье — жизнь!