Время красного дракона - Страница 162

К оглавлению

162

— Да, разумеется, они еще увидят светлое воскресенье, — расшифровал Трубочист раздумья Антона Телегина.

— Ах, да... ты ведь читаешь мысли на расстоянии, — сказал устало он.

— По-моему, ты произнес их вслух, — улыбнулась Вера.

— Да, извиняюсь, я просто опьянел.

Телегин поерошил белые кудряшки сидевшей на его коленях Дуняше:

— Ты кем вырастешь, Дуня?

— Колдуньей.

— И что же ты будешь делать?

— Колдовать буду, на корыте летать буду!


Цветь сорок третья

Коровин, Держиморда, Порошин и Майкл в казачьей станице Зверинке поселились, а вернее остановились у старого друга Эсера — деда Кузьмы. Но оставаться на продолжительное время было опасно. Дед Кузьма был недоволен и рассержен:

— Хгде энто видано? Неуж я стану ходить с таким хгуртом? По одному потребно утекать на Васюганье, с ружьями под охотников. И не примуть сталоверы такую эскадрону. Маланья мине голову оторветь.

Поворчал дед Кузьма, но повел все-таки ватагу вместе с внуком Володькой через даль, боры и болота, нагрузив каждому на спину по полпуда соли. Старик посоветовал накупить поболе ситцу, ниток, платков цветастых, сарафанов бабьих, галош, пороху и дроби с пистонами. Беглецы обзавелись ружьями, топориками, спичками. До границы с Васюганьем добрались конно. Здесь Володька остался с лошадьми. И начались мучения. Обливаясь потом, изнемогая от усталости, спотыкаясь и падая, четыре недели брели они по лесам и болотам, в тине и жиже по пояс, а то и по горло. На одном из островков Держиморда упал и зарычал, отбросив ружье:

— Не пойду дале! Хоть убейте, не встану! Не по пути мне с вами, возвернусь я на землю.

— Обратнось тобе уже не выбраться без проводника, утопнешь в трясине на десятом шахгу. Здеся и зимой нету проходу, проваливаются людишки. Места похгибельные, — разжег дед Кузьма костерок.

Майкл на островке подстрелил сохатого. Порошин принес трех глухарей. Дед Кузьма, старый охотник, носил на поясе немецкую саперную лопатку, добытую еще в окопах первой мировой войны. Старик выкопал на глинистом бугре яму, соорудил коптильную печь.

— Ладнось, поживем тута с недельку, передохнем. Хотя ить до скитов рукой подать, переход в одно солнце.

— Никогда не думал, что у нас в стране есть такие глухомани, — удивился Порошин.

— Пострашней урманы бывають, — обдирал сохатого Кузьма.

— Чем страшнее?

— Недалече тутось лесные человеки водятся, болотные человеки. Страх божий, ростом в две сажени с большим хгаком. Оне — волосатые, руки до колен. Ни волка, ни медведя не убоятся. У мени собаку чудище такой разорвал. Кинулась на нехго собака-то, на моеных зырках. А страхила — хвать ее! И аки зайца, на две части порвал.

— Поди, не лесной человек был, а медведь? — усомнился Коровин.

— Эх, мил ты мой. Неуж я не отличу медведя от лесного человека? Я их трижды тутось встречал. Оне и на энтот остров заходють. Тайник у миня тутось с пашаном и аржаной мукой. Вот оне и балують.

— Я тоже встречался в Гималаях с таким снежным человеком. Их зовут в Непале — ейти. Прошу прощения — йети! — присел к огню Майкл.

Кузьма складывал потроха сохатого в котелок.

— Я их боюсь.

— Подстрелил бы, — сказал Порошин.

— Грех стрелять в человека-то.

— А в гражданскую стрелял?

— Знамо, стрелял и шашкой рубил. Цвиллингу-то мы с Эсером искрошили. Так ить нелюди то были. Я их по осемь штук на пику брал.

— Так уж, Кузьма, и нелюди?

— Нелюди, нехристи, кровопивцы, порушили всю Рассею.

— Но они ведь не хотели зло творить, Кузьма. Действовали по учению Маркса, Ленина. Замышляли — как лучше. Просто ошибались, заблуждались.

— Нешто, мил мой, для хорошего умыслу надобно людей убивать мильонами, хозяйства разорять, церкови рушить, хграбить?

— По-научному, Кузьма, это социальный эксперимент, попытка реализовать утопию. Большевики оказались утопистами.

— Да уж, истые утопленники.

— А если бы, Кузьма, началась война? Скажем, напали бы на нас немцы, турки или япошки. Что бы ты стал делать?

— Ну, знамо, отечество дороже. Пошел бы воевать. А нешто, мил мой, война могет быть?

— Нет, Кузьма, войны не будет. Молотов с Риббентропом пакт о ненападении подписали. Сталин с Гитлером побратался как бы. Да и границы мы расширили, укрепились.

— Ты, хглядю, мил мой, из хграмотейных. А вот ваш Держихаря не по нутру мине.

— Чем же не по нутру?

— Зырки у Держихари свинячьи, без божьего света. И рыла страхолюдная. Инда сухари за пазухой прятает. Убивец он поди?

— А Гришка Коровин не похож на убийцу?

— Ни, Хгришка — русская душа, всея нараспашку. На таких вота, мил мой, и держалась Рассея извечно.

— А Майкл какой?

— Сурьезности, мил мой, в нем нету. А человек он хороший. Хоть и хголова дурья. Ему бы потребно не на Васюхганье бежать, а в заморье, на твердь родную. Чужая земля под ногами пылает огнем, горить...

Порошину нравилась спокойная мудрость старого казака Кузьмы, его точные характеристики тех, кого он видел. Только вот почему дед не рассмотрел в Коровине «убивцу»? Гришка ухлопал в подвале НКВД лейтенанта Степанова, зарубил зверски лопатой бойца, расстреливал в упор из ручного пулемета у Чертова пальца наступающих красноармейцев... Хотя, как оказалось, при ограблении сберкассы он не смог выстрелить в кассиршу. Держиморда упрекал его на привалах, срамил:

— Гришка, кореш суконный, фраер. Шалаву не мог шмальнуть в сберкассе. Из-за него чуть было не зашухарились.

Пока дед Кузьма и Порошин разделывали тушу лося, подвешивали кусы мяса в сооруженной коптильне, Майкл сплел из ивовых прутьев корзину, набрал морошки. Коровин изладил из жердей и березовых веток шалаш. Держиморда собирал хворост и сухостой, рубил в буреломе дровишки. На глинистом бугристом острове, лежащем в сплошном окружении болота, росли могучие, разлапистые сосны, золотели осенней листвой березы, темнел кедрач.

162