Время красного дракона - Страница 114

114

Цветь тридцатая

Шмель должен был познакомиться и подружиться с бродягой, нищим Лениным по заданию НКВД. Бурдин наставлял сексота:

— Ты хвали его, Мордехай. Мол, ваше учение, Владимир Ильич, гениально! В общем, ври, подлаживайся, приноси ему подарочки, жратву. Он голодный, как собака. Деньги на расходы мы тебе выделим — пятьсот рублей. Ты проникни в мавзолей, присмотрись к вещицам, предметам. Выпей с ним, притворись пьяным, останься ночевать. И почаще разыгрывай из себя пьяницу. Говори, будто поссорился с женой, ночевать негде. Вертись, соображай, сверли дырку в боку. Запоминай всех, кто приходит в мавзолей. Знай, что для срочной связи у магазинчика будут крутиться днем и ночью наши сексоты.

— Кто?

— Попик, Мартышка-Лещинская, Разенков. Ну и другие. От магазинчика вход в мавзолей просматривается.

— Кто из друзей Ленина наиболее подозрителен?

— Водовоз Ахмет, тюремный портной Штырцкобер, Трубочист, подросток Гераська Ермошкин, какая-то девка из казачьей станицы, Партина Ухватова...

— Неужели и Партина?

— Представь, Шмель! Она приходила как-то в мавзолей ночью.

Эсера в городе среди старух уже не искали. Во-первых, возник переполох. Во-вторых, одна из бабок написала в горком партии жалобу на НКВД. Мол, меня, вдову красного партизана, обесчестили в милиции, раздев донага. Подпись в жалобе была не разборчивой. Но проверка не требовалась. В милиции по ошибке раздели глумливо тещу директора завода Носова. Григорий Иванович, человек грубоватый, позвонил Придорогину:

— Ты, скотина, что себе позволяешь?

В горкоме пообещали Придорогину выговор с занесением в учетную карточку. Для коммуниста — наказание тяжелейшее. Придорогин запаниковал, дал указание строжайшее — не трогать старух. Де, весь город только об этом и говорит. Ясно, что Эсеру все известно, и преступник выбрал другой способ маскировки. Опытный Придорогин не мог предположить, что жалоба на НКВД в горком была сочинена и написана лично Серафимом Телегиным. Эсер продолжал ходить по городу в обличии старухи. Скрывался и жил главарь банды под видом бабки то в казачьей избе Ермошкиных, то в станицах, то в землянке Ленина.

Бурдин посоветовал Шмелю познакомиться с нищим Лениным утром, когда он приходит с цветами к своему памятнику.

— Ты, Шмель, тоже подойди с букетиком цветов. А разговор сам собою возникнет.

В пять часов утра Владимир Ильич Ленин выбрался на четвереньках из мавзолея, встал на ноги, протер глаза, сладко потянулся. Затем он помочился с кряхтеньем на основу стоящего рядом телефонного столба и начал делать физзарядку, приговаривая:

— Раз, два, три, четыре. Жить прекрасно в этом мире!

После приседаний и прыжков Владимир Ильич обычно осматривал штанину брюк, оторванную до колена. Но штанина не отрастала, чем и приносила большое огорчение вождю мирового пролетариата. Ленин умывался редко, полагая, что в этом нет острой необходимости. И классовый подход к явлениям не требовал, чтобы человек умывался. По этой причине Владимир Ильич зашагал бодро на ближайшую помойку, где можно было найти для завтрака какую-нибудь корку хлеба или прокислую картофелину. Шмель наблюдал за вождем, перебегая от одного угла до другого.

Ленин на помойке поссорился с бродячим котом, отогнал его грубо, отобрал у него рыбью голову.

— Брысь, буржуй проклятый! — фыркнул Владимир Ильич.

Кот вздыбил шерсть, вскинул гневно хвост, зелено зыркнул гляделками, угрожая:

— Я ведь не заяц тебе! Выцарапаю шары твои бесстыжие, убивец!

— Почему ты упомянул о зайце? — спросил вождь.

— А ты вспомни, как в молодости в ссылке зайцев бил.

— Не помню, — заюлил Владимир Ильич.

— Тогда прочитай мемуары Надежды Константиновны, — мурлыкнул кот.

Вождь мирового пролетариата, конечно же, помнил, как однажды в ссылке набил веслом целую лодку зайцев. А Надежда Константиновна — дура, в своих воспоминаниях растрезвонила об этом на весь мир. Теперь каждый мало-мальски грамотный человек может взять в библиотеке опусы Крупской и увидеть, каким был Владимир Ильич в молодости. Подробности той весны с половодьем остались в памяти. Бедные зайцы сидели при весеннем паводке на льдинах и островках. Они погибли бы, ибо порожденный поэтическим воображением дедушка Мазай не приходил им на помощь. Владимир Ильич беспощадно бил зайцев веслом, дурея от природной жестокости и жадности. Двухвесельная рыбачья была большой, с тремя скамьями. В лодку вошло бугристо около двухсот убитых зайцев.

— Какая удача! — всплеснула радостно Надежда Константиновна холеными ручками барыньки, страдающей малокровием и слабоумием.

Старики-крестьяне покачивали головами осуждающе:

— Нехороший барин. Рази можно так живность сгублять?

— В нутре у него порча.

— Вместо мозгов пауки в голове кишат.

— Должно, злодей по судьбе.

Владимир Ильич слышал эти реплики, но не обращал тогда на них внимания: темный народ! Ленин вообще не любил крестьян, относился к ним брезгливо. Что можно ожидать от этих дикарей-мужиков? Наденька привезла в ссылку рояль, а они ухитрились ножку отвинтить, изладить из нее пестик. В социализм их и палкой не загонишь, живут сытно, спокойно, набожно.

Крестьяне отказались от зайцев, набитых ссыльным поселенцем.

— Мы гребуем, затошнит от них, — поклонился староста.

И все же с дюжину удалось раздать. Для себя нажарили пару десятков. А полторы сотни зайцев пропало, затухло. Владимир Ильич поленился, не закопал тухлятину на скотском кладбище, выбросил в яму за огородом. И все лето в избе жить было невозможно: пахло падалью. Запах, зловоние падали, отбросов, помоек — преследовали Ленина всю жизнь. Изо рта Свердлова и Дзержинского несло падалью. Бухарин всеми порами тела выделял сероводород, как тухлое яйцо. От Льва Давыдовича Троцкого почему-то разило мочой. Сталин излучал запах погреба с мышами. А уж чем благоухала Инесса Арманд — сказать неудобно.

114